– Готов, – Говорит Гурий и даже голос его звучит теперь по-новому.
Выдумка или быль, но он кажется ровнее прежнего и мягче, и если прислушаться, то можно явственно уловить в нем тягучие, темные, будто гречневый мёд и сладкие ноты, от которых по позвоночнику тянется легкая дрожь. – А вот ты, Темнейшество, не готов. Иди сюда, поправлю.
Мысль резко перескакивает на выбитые из собранного под лентой хвоста пряди, на складки ткани, должной ровным слоем лежать на теле, на плотные манжеты, недостаточно натянутые на узкие запястья – на все, что может быть в облике царя «не готовым». Но крепкие руки тянут на себя и даже эта – скачущая, озадачившая Кощея мысль теряется в жарком и жгучем прикосновении к шее.

«Я убью его!» – Тихо стонет про себя царь, на миг зажмуриваясь и чувствуя, как легкая рябь по спине превращается в новый, сжимающийся с удвоенной силой, клубок змей внизу живота, от которого скрытые за плотной мантией колени норовят подкоситься вновь. Либо выстоять, но дать их обладателю прогнуться, ветвью рябины сгибаясь под давлением широкой груди на спину.

На короткий, пронесшийся перед глазами грядой смущающих, но от этого не менее желанных, образов миг, Кощей откидывает и планы на ужин, и заготовленный ими ранее поход в мастерские. Даже идею третий раз войти в воды источника рассматривает, как вполне себе дельную перспективу, заводя руки за спину и накрывая ладонями бедра мужчины. Пальцы еще помнят, как сжимались там и тянули к себе, помнят, как каменела кожа под ними в вечном и неизменном механизме человеческого тела, и откинувшись смольным затылком на плечо, царь едва не помышляет запустить его вновь, но с новым углом и жаром, если гость продолжит так зазывающе и томно шептать на ухо. Но.. Но.

И это определенно к лучшему.

– Пойдем, – Стряхнув невидимую прядь с лица и хладными кончиками пальцев снимая выступивший на щеки жар, Кощей медленно сглатывает тяжелый ком, возникший от одного лишь кусучего прикосновения, и как-то особенно придирчиво отряхивает мантию на груди, будто бой в ней может отразиться на ткани. Но в такой малости, как коснуться гуриевой руки, через неё вытягиваясь к выходу, он не мог себе отказать, скользя от локтя к запястью и с видимой неохотой отстраняясь.

Нет, этот человек определенно может сбить с правильной мысли.

Мягко затворяя за собой дверь парной, царь ни словом, ни мускулом на лице не выдает случившегося. Огибает встреченного в змеевидном коридоре лешего, едва видимо склоняя голову в его приветственном поклоне. Даже говорит ему, в ответ на напоминание о делах, что спустится в штольни с наступлением ночи, предпочтя сопроводить гостя на ужин. Но птичий, черно-золотой взгляд неизменно ищет того самого гостя, находя его в тесной близости к собственному плечу. Сам ли царь, забывшись, подошел так близко, или разнеженный близостью человек вдруг решил идти нога в ногу? Может, это невольное желание, едва разъединившись, сойтись заново двигало ими, а может..

«Может это я дурак и сам себе выдумываю» – Вдруг уколол себя самого царь и, сведя взгляд в открытую на Гурия, едва заметно улыбнулся. Это всяко будет смотреться лучше, чем фырканье и вздернутый к потолку нос.

– Гора рождает много руды и самоцветов, – Подав голос, он сложенные у красного пояса пальцы растер чуть сильнее, давя в корне любое желание коснуться живой кожи, – И мертвые мастера – лучшие из лучших – отправляются сюда, чтоб заниматься любимым делом даже после смерти. Моё же дело – следить за тем, что они делают, сколько уходит материала, и во что он превращается. Каждую выкованную, вырезанную или ограненную вещицу я записываю и отправляю отчетом к прямому хозяину горы. – Ухмылка, вдруг распустившаяся на губах, тут-же толкнула добавить: – Не сильно это похоже на то, что рассказывают люди в страшных сказках, да? В одном только правы. Уж не знаю, как мое ремесло можно назвать, но над златом я чахну определённо, – Хохотнув, Кощей лишь на миг замедлил поступь, в секундном желании пропустить гостя вперед и дать ему самостоятельно открыть ему дверь трапезной, позволив таким образом вновь заглянуть в карие глаза.

То, как очаровательно Кощей смущается и как суетливо двигается, касаясь сначала порозовевших щек, а потом и груди, выглядит таким совершенно милым, будто Гурий только что обнимал не страшно подумать, сколько прожившего на свете и почти всемогущего духа, а трепетного мальчишку, и вызывает нестерпимое желание смутить его еще как-нибудь, чтобы полюбоваться этим снова. Снова и снова - тут врать себе Гурий и не может, и совершенно точно не хочет.

Но Кощей отворачивается, толкает дверь из парной, поражая тем, сколько силы в его хрупких на вид руках, и...

Коридор встречает прохладой успевшее отвыкнуть от нее сначала на летнем солнце, а потом в жаре бань тело. Заставляет слегка поежиться, прежде чем вдохнуть полной грудью уже сухой воздух. Вьется, уводит вперед, изгибаясь, будто проложенный в чреве горы не рудокопами и даже не магией (кто знает?), а каким-нибудь огромным змеем, освещенный только факелами, дальние из которых кажутся в полумраке глазами того самого змея.

"Красиво" - думает Гурий, скупо кивая появившемуся из-за поворота Лешему, и переводит взгляд на идущего рядом нога в ногу Кощея, чтобы еще раз добавить, - "Красивый!". Словно заело его на этом слове. Даже лекция о мертвых мастерах и их драгоценных поделках не особенно отвлекает, хоть Гурий и старается слушать внимательно - уж больно идет Кощею зубастая искренняя улыбка.

Впрочем, кое-какие выводы из нее, сложив нынешние слова с предыдущей, прерванной появлением русалки, историей, он все-таки делает.

 - Выходит, тот дух, который вас поймал в пещере, и есть настоящий хозяин горы, а ты, Темнейшество, кто-то вроде управляющего? - открывая перед Кощеем дверь в трапезную, уточняет Гурий.

От запаха, витающего внутри, тянет сглотнуть разом набежавшую слюну. Стол, как вчера, не ломится, но единственное роскошное блюдо так и манит поскорее положить на свою тарелку кусок истекающего жиром и медом горячего мяса. Из без того отменный после целого дня на воздухе и бани аппетит поднимает голову, едва не заставляя желудок урчать разбуженным от спячки медведем.

Чтобы не опозориться такими звуками, Гурий, напротив (но не вопреки другому собственному желанию!), чуть отступает, пропуская Кощея вперед и почти утыкается носом в пахнущий цветами затылок. Негоже гостю вперед хозяина за стол садиться. А так выходит, что двух зайцев одной стрелой подстреливает: и Владыку пропускает вперед, и сам удовольствие получает.

– «Дух», – Воскликнул Кощей с задором, – Этой горой владеет сам Чернобог! – Но тут-же умерил весёлые ноты, красноречивее всяких слов хмурясь и совсем по-человечески ворча: – Чтоб ему пусто было, скряге проклятой.
И сохранил бы царь на лице маску снобизма, легкого раздражения на своего господина и затаенного желания уйти от него куда подальше – в отпуск лет на двести, чтоб глазами его не видеть – обязательно сохранил, но..

С таким гостем невозможно было надуваться долго, будто мышь  на крупу. Абсолютно невозможно! И переживая гряду мурашек, что едва не передернула плечи, Кощей только волосами тряхнул, за взметнувшимися прядями пряча улыбку. Гурий её кожей почувствует. Равно как и поселившееся под ней, острое и едва преодолимое, желание задержаться у двери, подтащить к себе за ворот и заново вспомнить вкус чужих губ, еще недавно бывших неотделимыми от собственных – в воздухе ощутимо повисло ощущение, будто это желание одно на двоих.

– Кажется, кто-то слишком голоден, раз на людей бросается, – Ни то себя – полумёртвого, но и полуживого, ни то Гурия имея ввиду, царь едва слышно усмехнулся и филином завис над столом, примеряясь к снеди и выбирая с какого места к ней подступиться. Гурию он в любом случае укажет на стул рядом, желая вместе с пряно-острым запахом мяса ощущать и его – теперь уже общий – запах. – Если тебе и сегодня ужин не понравится – я убью тебя, а следом и повара, – Пригрозив шутливо пальцем, Кощей едва не прикусил кончик языка, сразу после того, как понял что и кому он выдал. Не удовлетворившись сказанным, он решил дополнить речь, откатывая янтарные глаза в угол и разводя руками, – Не то, чтоб меня сильно это волновало, или я вообще задумывался о том, как вчерашний ужин прошел, но честь все-же знать надо, – И, судя по тому, как кольнуло в шрамированной груди, сделал этим только хуже.

Спрятав нервозные ладони за натянутыми манжетами, он грозовой тучей сел за стол, кроя надуманное за переносом еды с блюда к себе на тарелку.

И хоть от вылазки длинной в целый день даже у бессмертного и, в теории, не ощущающего голода, духа аппетит развился зверский, ел он медленно и с деланно прямой спиной, деля мясо на мельчайшие кусочки. Конечно, сама мысль о том, что он красуется перед гостем и перед ним хочет выглядеть лучше, даже кисти изгибая так, чтоб движения их казались изящнее, так и подмывала протестующе согнуться знаком вопроса и просто руками взяться за отрезанный кусок, но и это отрицающее первое желание сводило с ума не меньше. Казалось, на короткий миг царь просто забыл, как делал это последнюю сотню лет, и даже над тем, как ворочается во рту кусок сочной оленины раздумывал, будто над партией шашек.

Пока просто не свел взгляд в сторону, запечатлевая подсвеченный светлым деревом облицовки и каким-то невесть откуда взявшимся светом профиль Гурия.

О, стоило больших усилий моргнуть, вырывая себя из легкого транса, и придать своим гляделкам хоть какой-то смысл, кроме того, какой рисовала легкая, глуповатая по меркам самого царя, улыбка, против воли растянувшая губы.

–  Я хотел предложить тебе кое-что, пусть это и не вяжется с обычным моим сводом правил для гостя, – Быстро нашелся царь, откладывая приборы – все равно ерунда в голову лезет, мешая есть – и, сложив руки перед собой, склонился ближе к мужчине. – Но только если ты заранее пообещаешь вести себя хорошо и не сбегать, – Подцепив обратно столовый ножичек, Кощей с самым ехидным своим прищуром пригрозил Гурию, оголяя клыки в ухмылке. – Уверяю, тебе понравится.

Задержаться бы так: стоя в дверях и, придерживая тяжелую створку, почти обнимая Кощея поперек груди. Отпустить бы дверь да притянуть его к себе,  вдыхая неожиданный для духа цветочно-липовый запах. Поцеловать бы его, собирая с губ и насмешливое фыркание, и затаившуюся в уголках улыбку... Да только дверь тогда непременно съездит кому-нибудь из них по лбу, а выглядывающий из-за поворота прибожек, как пить дать, развеселиться и весь момент нарушит. И желудок вот-вот взбунтуется, намекая, что одними поцелуями сыт не будешь.

Приходится Гурию подавить порыв и, нехотя отведя нос от сладко пахнущих прядей, пропустить Кощея к столу, а самому, так уж и быть, потянуться следом, отставая на пару шагов.

За столом же и вовсе становится безопасно. Хоть и сидят они рядом, мясо своим запахом все соблазны перебивает, оставаясь единственным... или почти единственным.

Чувствует Гурий, что Кощей рядом с ним сидит, словно не свежую оленину жует, а палку проглотил и переварить пытается. Не уж то так смутили его собственные слова, выдавшие, как не пришлась по вкусу вчерашняя критика пересушенной рыбы? Или это ему настолько неудобно сидеть после все, что в купальне меж ними было?

"Так ведь вроде излечиться был должен" - думает Гурий, пережевывая большой мясной ломоть и вспоминая, как споро сходили все следы им оставленные с сероватой кожи.  Да и нога вывихнутая днем в лесу зажила слишком быстро, чтобы сомневаться, что физическое состояние Кощея с его нынешним поведением не имеет ничего общего.  И взгляды эти...

Чувствует Гурий, что нет-нет да и поглядывает на него Кощей, останавливая взгляд на лице, и уже сам, едва дожидаясь, пока тот отведет взгляд, смотрит в ответ. Будто в гляделки играют. И оба проигрывают, стоит Кощею отложить приборы и чуть склониться в сторону Гурия, изменяя, наконец, неестественно идеальной осанке.

- Интригуешь, Темнейшество, - тоже отложив приборы, хмыкает Гурий, подаваясь вперед настолько, что между кончиками их носов почти не остается свободного места, и взгляд карих с желтыми прожилками глаз прикипает к чистому золоту глаз напротив, чтобы чуть погодя сползти на складывающиеся в то ли улыбке, то ли смешливом оскале губы.

Гурий человеком азартным никогда не был. Ни в делах повседневных, ни в лесу на охоте ему этого было не нужно. В лес надо идти с холодной головой, иначе закончишь дни костями обглоданными в каком-нибудь овраге... Но видимо, на Кощее его спокойствие и расчетливость и закончились. Ну как не повестись, когда тот так улыбается да обещает, что Гурию понравится?..

- Будь по твоему, - соглашается человек, отзеркаливая зубастую улыбку духа, - обещаю не сбегать и вести себя хорошо. Но и ты обещай, что мне точно понравится.

Сталкивается Кощей с теплым медом в глазах напротив и самого себя корит за дурость. Что за мальчишество – сидеть на иголках и актерствовать, когда и без жеманных поз человек так свободно льнет навстречу и приближается так, что на лицо сходит излучаемое живой кожей тепло?

Взгляд, вслед за гуриевым, невольно падает ниже, приковывая на краткий миг внимание к губам и на свои насылая легкие мурашки – то, что унять можно только прикусыванием нижней или, напротив, более приятным – поцелуем, чтоб разделить щекочущее чувство на двоих.

Нет, что было в парной – не осталось там, и даже теперь живет на коже, тянущейся сломать ровную осанку, но припасть телом, будто ветвью рябины, к широкому плечу и остаться так, изредка касаясь щекой щеки, однако, всему свое время – думает Кощей и остается на месте. Выдерживая этот слишком интимный зрительный контакт, но обещая себе после наверстать.

– От человека должна быть польза, – Говорит, улыбаясь, царь и в карих отблесках выглядывает что-то свое. Помнится, в парной эти глаза были куда темней и голоднее, –  Дело и тебе уверенности даст, и мне, что держу тебя не зря, правильно? – И все-же, потакая себе, Кощей тянется еще на каплю ближе. Чертит острым кончиком носа по носу Гуриеву, огибая разлет крыльев и только тогда отстраняясь, будто ничего не было. Шаловливую улыбку приходится едва ли не закусывать и благо, что на помощь приходит вкуснейшее мясо.

– Я планирую отправить тебя на охоту, – Обьявляя не без удовольствия, он даже взгляд сводит обратно на лицо человека, чтоб увидеть реакцию. – По лесу я не ходок, да и уйти от горы далеко не могу, так что сопровождать тебя будет Леший. – И, немного помолчав, добавляет чуть серьёзнее: – Такому как ты нужно свое дело. Собственный промысел, чтоб не зачахнуть. А уж в свободное от него время хоть по дереву мастери, хоть кузнецом или ювелиром заделайся, учителей у меня и на то, и на другое найдется.

И все же, говорить о подобном было несколько.. волнительно. Пусть Кощей и позволял своим гостям вольности вроде прогулок по внутреннему участку, но привычки отпускать их дальше видимого поля не стремился, по крайней мере до истечения пятидесяти лет. Невольно кольнула мысль, что и Лешего он приставляет не столько для помощи в ориентировании да защиты, сколько для точной уверенности – с подобным компаньоном Гурий при всём желании не сбежит. И Леший, будь он хоть трижды странным существом со стариковскими замашками, являлся ни кем иным, как духом леса – сущностью куда более грозной в гневе и расстройствах, чем сам «Владыка ночи»

– Первый раз так делаю, – Опуская взгляд на нанизанную снедь, Кощей и вовсе сделал голос тише шепота. Гурий рядом, и, кажется, любое слово с любой громкостью он стал воспринимать не одним слухом, а всеми чувствами разом, от того и не ускользнет от него ни смысл, ни смена тона. – И очень не хочется напороться на разочарование. Вчера я сказал, что лишь от тебя зависит то, как именно ты проведешь последующие годы и это правда. На ласку я отвечаю лаской, на подлость и обман управа так-же имеется. Но видят Боги, я очень хочу, чтоб все было так, как идет сейчас, – Задержавшись долгий миг на глазах человека, Кощей высмотрел в них что-то свое, будто кивнувшее согласно в ответ и говорящее «Понимаю», и быстро скинул с себя тягостный флёр, наконец приступив к хмелю.

Первый глоток пьяного мёда теплым комком упал в центр груди и там остался, подначив царя самостоятельно наполнить чашу гостю.

– Итак, что ты скажешь? – Подавая кубок и возвращая себе клыкастую улыбку, царь краем мысли отметил, как идет эта же лукавая улыбка самому Гурию. Будто в степенном и молчаливом человеке жили те же бесы, что и у него, – Порадовал ли я тебя или расстроил?

Не обещает Кощей, но и обратного не говорит, а от того, что объявляет, с вниманием заглядывая человеку в лицо, глаза гуриевы распахиваются в пару раз шире.

Не ждал Гурий такого щедрого предложения. Думал, что все пятьдесят лет теперь проведет под горой, только изредка да по особой надобности выбираясь в лес под присмотром Владыки, а оказалось, что никто его любимого дела не лишает. Считал, что забудет, как деревни да люди обычные выглядят, а появился шанс пусть и с опушки лесной, но поглядеть на них. А то может и встретится кто на тропе охотничьей, да удастся словом перемолвиться...

Или нет?

- Порадовал, - не кривит Гурий душой, принимая кубок из кощеевых рук и на долгий миг задерживая тонкие пальцы в своих, - но и вопросы у меня к тебе есть.

Много вопросов, если на чистоту. Они рождаются в совсем не отвлеченной глотком меда голове так же быстро, как мыши в амбаре. И так же как тех мышей, их очень сложно ловить, чтобы облечь в слова. Особенно, когда Кощей вот так смотрит да улыбается лукаво. Поцеловать его хочется, а не расспрашивать.

- Еще днем ты стращал, что одного меня на вашей стороне леса нечисть задерет вот буквально на опушке, не успею ни слова молвить, ни за лук взяться, - все же ловит одну из них за верткий гладкий хвост Гурий, снова приложившись к кубку. - Понимаю, что Леший со мной пойдет и в досмотр, и для защиты. Да и сам я с повадками многих тамошних обитателей знаком, коли не врет на этот счет народная молва. А все же спокойнее будет и мне, и тебе, Темнейшество, если буду знать больше.

Хочется сказать "всё", но всего, наверное, даже Боги не ведают. Да и пойди упомни!.. Часть знаний все равно придет только с опытом.

- Научишь меня?

Улыбаться так же обворожительно Гурий никогда не умел. Куда ему - простому деревенскому мужику - сравниться с тонким да легким духом? Вот он и не старается, а вместо этого ловит, отставив мед, кощеевы пальцы да аккуратно гладит своими. Так оно лучше получится - искреннее.

А кроме пальцев, ловит он и еще одну мысль, и ее тоже гладит, на языке обкатывая, прежде чем высказать.

- Как далеко я смогу уйти?

Как бы ни сомневался Кощей, а всё сказанное вдруг кажется ему правильным, стоит только увидеть распахнутые глаза. Новый оттенок эмоции на монолитно-спокойном лице, оставшийся теплым комком в груди – греющим куда сильнее, чем любой глоток хмеля.
«Удивился!» – Возликовал внутренне царь, радуясь чуть ли не больше, чем сам человек, и все же..

Таилось в царе что-то тёмное, просящее забыть его об этом своем предложении, оставляя извечный порядок пребывания гостей в его замке неизменным. Пусть Гурий и смог за короткий отрезок времени забраться за кости, на клети пустой грудины выцарапав свое имя, та часть Кощея, что веками жила под личиной духа и обросла тёмными сказками, не доверяла ему больше, чем верила в наивное «Всё будет хорошо».

Эта же часть отчаянно не хотела себя чувствовать глупо, если человек все-же посмеет убежать – найдут Гурия быстро, возвратят, не успеет его нога ступить шаг из темного леса, но осадок будет слишком горек.
Именно это и напрягает Кощея, будто один оголенный нерв, а вовсе не широкая ладонь, так открыто и на виду непривычной к подобному трапезной взявшая его за руку. Это, напротив, чуть смягчает уже зарастающий тяжелой ледяной коркой голос и делает взгляд владыки теплее. По-прежнему серьезным, но с проблескивающими на дне искорками надежды, что его поймут правильно.

На второй гуриев вопрос ответ складывается быстрее и легче, на него и отвечает Кощей: – Я смогу отпустить тебя только в ту сторону, в которой мы сегодня были. Леший знает, как обходить тропы упырей и одноглазых лихо, а все же и ему удовольствия нет даже знать, что он может с этим столкнуться. Так что сторона, ведущая к моровой избе, для тебя закрыта. По крайней мере, пока не соберешься повидать Ирий и Навь, – Коротко усмехается он, щекоча центр чужой ладони, – Я имею ввиду тот самый «первый» уровень о котором говорил утром – в нем, кроме зверья, водятся более ли менее сговорчивые духи, не считая летавиц. Голоса у них нет, только тот, который они перенимают, облачаясь в любимый образ встреченного ими человека. Но ты сегодня уже встречался с представителями этого круга – шишиги, больше похожие на собачонок, да болтливые русалки. Ни то покусают, ни то залюбят до смерти и пойди-посуди, что хуже. Только.., – Обнятые пальцы, к коим и опускает свой взгляд Кощей, касаются мягкого и теплого, оглаживая ледяными кончиками подушечки ладони и скользя вдоль извилистых линий от пальцев к запястью. – В той стороне деревня, – Говорит, и в коротком предложении звучит слишком много, чтоб Кощей рассказывал об этом в глаза. Еще и пальцы эти.. Касаются руки, а забираются будто под кожу, пятернёй вплетаясь в вены и волнуя чувствительную до живого кровь.

– Не ошибается тот, кто ничего не делает, но я не хочу думать, что поступаю неправильно, Гурий.

Подведя черту под этим разговором и решая возобновить его, когда мысли не будут роиться вокруг тепла, вливающегося в руку через прикосновение, заключает царь и чуть крепче сжимает руку мужчины, будто пожимая её, чтоб в следующий миг отвлечься на новый глоток мёда.

– Но раз ты пообещал, и если ты держишь свое слово, зная ему цену, я пообещаю в ответ. Я научу тебя, как справляться со всей нечистью, что может встретиться тебе на пути. – И будто действительно забыв, Кощей вновь ухмыляется, щуря янтарные глаза и мягко – словно в намек, что ее вновь можно схватить, чтоб оставить на месте – отнимает руку и ладонью кладет на стол, пряча лукавство за поднесенной ко рту чашей: – Но предлагаю заняться этим завтра. Тебя еще с ног не валит, бравый охотник?

Если от чего-то Гурия с ног и валит, так только от речей да действий кощеевых. И научить его с нечистью справляться обещает Владыка ночи, и ходить разрешает в ту сторону, где до деревни рукой подать, и ладонь его гладит, прежде чем снова потянуться за своим кубком, так трепетно, что отпускать его совсем не хочется. А все же кивает Гурий в ответ, отставляя свой кубок подальше. Хватит с него сегодня меда - одним видом золотых глаз напротив уже достаточно пьян.

- Завтра так завтра, - соглашается он, вспоминая, что еще на сегодня планы были. Да видно, придется отложить визит к мертвым мастерам. Может быть, на день, а может, и больше: смотря сколько обучение кощеевой науке борьбы с дорогими его соседями займет. Только это не значит, что Гурий забудет. Теперь его благополучие Темнейшества даже в мелочах вдвойне волнует.

Отдавая в последний на сегодня раз должное вкуснейшей оленине, небольшой кусочек которой еще оставался в его тарелке, вспоминает Гурий о другом: о том, как нелепо началось его сегодняшнее утро. Закончился то день, знамо, лучше, чем можно было в самых смелых мечтах рассчитывать, но это отнюдь не значит, что повторять его завтра следует полностью. И потому, поднявшись из-за стола и протягивая Кощею руку, он уточняет:

- Где и в какое время мы увидимся завтра?

По его мнению, так лучше всего было бы с утра. Раньше начнут - больше успеют. Но у Владыки ночи, как Гурий сегодня заметил, есть и свои дела: то письма пишет, то грамоты о добытых да обработанных сокровищах составляет. Да и мало ли какие еще... Что бы там ни случилось меж ними сегодня и как бы ни было это удивительно и приятно, а странно было бы посчитать от этого, что теперь все кощеево время ему принадлежать будет.

Что человек? Как пришел, так и уйдет через пятьдесят лет или в землю-матушку, или на все четыре стороны, а дела сами себя не сделают. Никто Кощея из-под горы не отпустит. Да и захочет ли Владыка уходить от своего сердца?

Мысли эти печалящие да заставляющие сжиматься глупое сердце, наверное, и в глазах отражаются, но Гурий наперекор им заставляет себя улыбнуться. Говорит себе, что вообще странно в его положении о будущем думать. Тем более, если это совместное будущее с существом, давно лишившемся человечьей природы.

Да и было бы с чего! Не девица же он на выдание, чтобы после одного раза страсти начинать воздушные крепости строить. Лучше о насущном подумать.

- Дозволишь проводить тебя, Темнейшество?

– Где и в какое время мы увидимся завтра? – Говорит Гурий и пусть фраза звучит достаточно мягко, безобидно даже, Кощей не удерживается от усмешки. Глупостью ему кажется и утренняя злоба, и учиненный из ничего конфликт, выродившийся в подобный вопрос. И ответить хочется как-то лукаво, двояко, вырывая из человека парочку откровенных слов и действий, вроде: «Как только ты захочешь меня увидеть – тогда и встретимся», но поднимаясь вслед за протянутой рукой и вкладывая в нее собственную – Боги, Кощей за всё свое существование столько за руки не держался – он говорит более конкретно.

– Как проснешься – приходи к моему кабинету. И на рассвете, и на восходе я все равно там.

Конечно, ночь будет полна работы, подкинутой исподволь и самим Гурием. Составляя примерный план, Кощей уже видел, как половину темного времени проведет за донесением хозяину горы, а половину за подготовкой к «учебе», включающей в себя подготовку пособий и трактатов с различными жизнеописаниями и описаниями внешними всей обитающей в темном лесу нечисти. А ведь до кучи защитные руны и их толкование. И амулеты. И снадобья! Нет, сон в этот план не вписывался совершенно. Да и уснется, когда глаза хоть на миг закрываешь, а за ними мысли, щекочущие ни то рассудок, ни то все тело разом.

Правда, сказанное в глазах Кощея не столько удовлетворило человека, сколько заставило спрятать за ответной улыбкой что-то иное, не распознанное – что-то, что царь еще не видел в Гурие, но четко пожелал не видеть и впредь. Будто опечалился мужчина мыслями о завтрашнем дне, словно не желая его приближать. И удивленный, Кощей всмотрелся в эту улыбку, легко нахмурив брови.

– Если по доброй воле, то дозволяю, – Руку же мягко отнял, вышагивая из-за стола и держась теперь вровень с плечом чужим.
Тяжелая, дубовая дверь закрылась за ними без малейшего шума, вновь раскинув перед глазами ленту коридора и дорогу до палат, тянущуюся через всю гору. Свет дневной и белый, исходящий от камней самоцветных, стал глуше и теплее, будто разом зажгли сотню домашних, уютных лучин.
– Думаю, есть нам придется там же. До попадания ко мне людей я и вовсе из кабинета не выходил, начисто забыв о столовой, но, на мой взгляд, это удобнее и быстрее. Не будем отвлекаться на расхаживания, – Рассматривая, как в первый раз, искрящие мягко камни, рассыпанные под сводами анфилады, Кощей вновь и вновь прокручивал потускневшие на долю секунды глаза Гурия, не понимая что именно могло заставить его спрятаться за улыбкой. Он ведь сам попросил научить его, сам изъявил желание. Откуда же появилась эта самая грусть?

«Не понимаю» – вертелось у царя на языке и отпечатывалось в маленькой морщинке меж бровей. «Не понимаю»

Однако, чем дольше они шли, тем сильнее он брыкался с самим собой, прыгая с тяжелых дум о вынужденной Гуриевой дружелюбности, будто бы должной выражаться перед главным ужасом деревенских сказок, на думы спорящие с первыми, говорящие: не может тот, кто делает вид, прижимать так искренне и так желать касаться.

И рука, будто только и ждущая этих мыслей, легко колыхнулась, на очередном шаге неуловимо проводя кончиками собственных пальцев по пальцам мужчины.

Взгляд, прежде следующий по самоцветной кайме, потянулся туда-же, в сторону человека.

Завидев приближающуюся с каждым новым шагом дверь в свой извечный оплот, Кощей как мог незаметно замедлил походку, сперва неуверенно поджав губы, а после выпаливая. Потому что не должен царь ночи сомневаться в самом себе и давать в себе сомневаться другим.

– Ты можешь остаться со мной, пока сон не сморит. Заодно, попробуешь себя в изготовлении линз, как и хотел ранее. Если сам еще хочешь, конечно.

Дозволяет Кощей. Вкладывает тонкие когтистые пальцы в ладонь. Опирается легко, что понятно: не нужна ему вовсе эта опора. Заставляет надеяться, что от того это, что и самому ему касаться нравится.

Гурий бы и не выпускал его руки до самых палат и ни на секунду бы не усомнился в последнем своем предположении, если бы Кощей сам пальцы не отнял и не сказал зачем-то, что дозволяет провожать только по доброй воле. Это у него ритуал какой-то такой? Или он в искренности гуриевой сомневается?

Холодеет на сердце о последней мысли. Губы ею смыкает. От того Гурий и молчит всю дорогу до знакомого уже кабинета и по сторонам не глядит. Занимает она больше, чем красота подсвеченных самоцветами сводов. Беспокоит больше, чем тревожили те размышления, что были по дороге к замку кощееву еще вчера (а кажется, что целую вечность назад).

Не знал тогда Гурий, с кем и чем придется ему иметь дело - только байками народными руководствовался. А теперь одна половина их не оправдалась вовсе, а другая вроде и оправдалась, но как-то совсем не так, как люди бают, и совсем по другим причинам. Превзошла действительность все самые завиральные сказки. В несметное число раз лучше оказалась.

И тем страшнее думать, что можно разрушить ее каким-нибудь словом неосторожным. Тем больше хочется сохранить, рассмотреть со всех сторон, уберечь. Любоваться хочется.

Вот взгляд нет-нет да и съезжает в сторону, переходя со сводов каменных на вышагивающего рядом Кощея, а в голове крутится только, что бы такое сделать, чтобы тот понял: Гурию важно сберечь то, что меж них зародилось, даже если и ни один из них этому чему-то названия дать не может.

И Кощей понимает будто: уже у самого кабинета касается как бы невзначай кончиками пальцев широкой мужской ладони и говорит быстро, будто в холодный омут прыгает, чтобы Гурий оставался с ним, покуда сам в сила будет.

Что ж, другого приглашения ему и не нужно.

- С удовольствием останусь, Темнейшество! - искренне говорит человек, поднимая на духа взгляд, сияющий, вероятно, ярче, чем русалочьи огоньки в купальскую ночь.

Спать Гурий нисколько не хочет. Да даже если бы и хотел, то какой сон супротив предложения еще вдвоем побыть да делом полезным совместно заняться?

- Научи меня, - добавляет он, повторяя невольно почти тот же тон, что и часом ранее, пусть и имеет ввиду теперь изготовление линз.